Иван Вырыпаев: так можно запретить березы, ведь они по-русски шумят

Один из главных драматургов российского театра нулевых и десятых годов Иван Вырыпаев живет в Польше, говорит и работает на польском языке. Но при этом в интервью «Новой газете. Европа он говорит: «Чем больше лютует эта сумасшедшая банда в России, тем больше я понимаю, что ментально хочу быть частью русской культуры».

Вырыпаев руководил театром «Практика» и делал проект «Okko Театр», снимал кино: «Эйфория», «Кислород», «Танец Дели». Вскоре к нему пришла и международная популярность: пьесы Вырыпаева активно ставили, и продолжают ставить, в Европе. Вырыпаев давно живет в Варшаве. Когда началась полномасштабная война, он заявил, что все деньги, полученные от показов его спектаклей в России, он отправит в помощь Украине на мирные цели. После этого все государственные театры (в письме Вырыпаев говорит о 40 театрах) сняли его постановки из репертуаров, а самого драматурга заочно приговорили к 8 годам колонии за «фейки» об армии.
Только что Вырыпаев был в Таллинне. Там у него намечен проект, который он делает в разных городах. То ли перформанс с реальными людьми, то ли спектакль с актерами по его пьесе Mahamaya Electronic Devices. Говорят, что проект будет идти на всю русскоговорящую Балтию.

«Проблема узурпаторов России не в том, что они носители русского языка»

Так кто же он — русскоязычный драматург, живущий в Польше или польский автор, который пишет по-русски?

«Я, честно говоря, сам запутался, — признается Вырыпаев. — Естественно, я полностью принадлежу польскому мейнстриму. У нас свой фонд был продюсерский много лет. Я ставлю очень много. По-моему, я ставил во всех известных театрах Польши, работаю с главными польскими актерами. Я говорю по-польски и работаю на польском языке. В каком-то смысле я — часть польской культуры. Но я пишу по-русски в любом случае, даже если потом это ставится на польском или на французском. Я не могу писать на другом языке. Поэтому я русскоязычный писатель.

И чем больше лютует эта сумасшедшая банда в России, тем больше я понимаю, что я ментально хочу быть частью русской культуры. Именно потому, что эти люди хотят всё себе присвоить. Но бог бы с ними, если бы не два фактора. Первый — они хотят всех убить. Они напали на Украину, но мечтают напасть на остальной мир. Второй состоит в том, что они именно это и выдают за русскую культуру. И меня это страшно бесит. Я считаю, что я учился у очень больших педагогов, таких как Александр Михайлович Поламишев в Щукинском училище, который вообще-то десять лет в ГУЛАГе сидел. Мой мастер сидел десять лет и был достойным продолжением Кнебель, Станиславского, Чехова. Я горжусь тем, что я носитель такого русского кода. Не имперского, не коммунистического, не хамского. Не кода Дугина и Мединского!»

Вырыпаев признает, что язык вполне может работать как инструмент подавления и насилия, но виноват в этом не сам язык.

«Подавляют носители этого языка, практически его используя, —подчеркивает он. — Но если мы, как бы в ответ на это насилие, запрещаем весь язык, то мы запрещаем и всё сознание целиком. Давайте запретим березы, потому что они могут быть для кого-то связаны с Россией. Они так по-русски шумят… Кактусы запретим из-за мексиканских наркокартелей! Да они и сами прочно ассоциируются с наркотическими веществами, как растение кока, например. Его тоже надо запретить! Проблема узурпаторов России не в том, что они носители русского языка. Проблема в том, как они им пользуются. Вот они возят по Красной площади ракеты, пугая своими праздниками. Стоит ли из-за этого запретить металл, трактора и конусную геометрию, лежащую в основе ракеты? Вряд ли».

«Достоевский не любил поляков, но поляки очень любят Достоевского»

Язык и страна — вовсе не одно и то же, убежден драматург.

«Конечно, можно понять украинцев, которых веками подавляли, а теперь еще и убивают. Они слышат этот язык, который сейчас говорит ужасные вещи. Он во рту у Путина! И в Литве, Латвии и Эстонии времена оккупации были связаны с этим языком. Эта реакция совершенно объяснима и понятна, — отмечает Вырыпаев. — Нужно ли стараться отделить язык от страны? Лучше попробовать, я думаю. Почему? Потому что это обогатит и того, кто так сделает.

Очень хороший пример — поляки. Они меня очень многому научили. Вот, например, Достоевский не любил поляков, но поляки очень любят Достоевского, он один из самых читаемых и популярных в театре авторов. Я говорю: слушайте, ну, он же вас так не любил, зачем вы его всё время ставите? Мне перед 24 февраля опять предлагали «Братьев Карамазовых» ставить. Я просто ненавижу Достоевского, всю эту его слизь. А они говорят: ну как же, ведь это гениально! И как только поляки мне это сказали, они тут же бесконечно выросли в моих глазах. Они в этот момент победили всю мою имперскую культуру, положили ее на лопатки.

Если бы они запрещали Достоевского, может быть, во мне бы и возник протест, и я бы даже полюбил его из чувства протеста. А так я безоружен и просто вижу большой рост человека в моих глазах. Потребовать этого невозможно. На это способен тот, кто способен. Но нам, носителям русской культуры, тоже нужно высылать четкие сигналы, которые бы конкурировали с сигналами господ мединских. Но мы, может быть, слабо высылаем, да еще и часто с какой-то претензией, типа: вы что, даже Достоевского не читали? Это делают интеллигентные культурные люди, они тоже забываются. Все эти фразочки совершенно имперского свойства ставят нас перед необходимостью чуть сильнее последить за собой. Сейчас на носителей русского языка выпало время большой ответственности. Это кармическая ответственность, мы должны ее понести».

Источник: «Новая газета. Европа»